Наместник направился в свою палатку, а Гай, изумленно моргая, уставился ему вслед. Оказывается, он уже успел позабыть, какой это обаятельный человек, а может, просто раньше Агрикола не удостаивал своим вниманием его лично, ведь тогда Гай мало чем отличался от других молодых офицеров, вместе с которыми он участвовал в прошлой кампании. Тацит взял его под локоть, и, морщась от боли в мышцах, которые занемели от долгого сидения в седле, Гай последовал за ним.

Молодой римлянин испытывал огромное удовольствие от того, что вновь сидит у костра в кругу таких же, как он, офицеров, ест горячую похлебку из чечевицы с тушеным мясом и черствым хлебом, пьет кислое вино. Только сейчас Гай понял, как истосковался по духу товарищества, который царил в войсках. Другие трибуны, узнав, что он уже участвовал в военной кампании и умеет не только маршировать по плацу, охотно приняли Гая в свое общество. Вместе с ними он отхлебывал вино из кружки, которую пускали по кругу, и даже дождь, по-прежнему барабанивший по плащу, казался не таким холодным. Гай чувствовал, что все напряжены до предела в преддверии большой битвы, но этого и следовало ожидать. Однако боевой дух войск был на высоте. Несмотря на непогоду, медные латы караульных были начищены до блеска, щиты заново выкрашены, так что даже вмятины были почти незаметны. Молодые штабные офицеры, с которыми он грелся у костра, были по-деловому серьезны, но не испытывали страха перед предстоящей битвой.

– Как вы думаете, удастся ли командующему заставить Калгана принять бой? – поинтересовался Гай.

– Скорее уж будет наоборот, – хохотнул один из офицеров. – Разве ты не слышишь их? – Он жестом указал нуда-то в темноту, пронизанную завыванием ветра. – Они там, наверху; вопят, как чумные, малюют себя синей краской! Разведчики сообщили, что на Гравпии собралось тысяч тридцать – вотадины, селговы, нованты, добунны, воины из других, небольших кланов, за которыми мы гоняемся последние четыре года, и еще какие-то северные племена Каледонии, названия которых неизвестны даже им самим. Калгак обязательно примет бой. У него нет другого выхода, иначе его воины скоро вспомнят свои прежние раздоры и начнут драться не с нами, а между собой!

– А сколько людей у нас? – осторожно спросил Гай.

– Легионеров тысяч пятнадцать: весь XX «Валериев Победоносный», II Вспомогательный и остатки IX легиона, – ответил один из трибунов, который, судя по знакам отличия, служил во II Вспомогательном легионе.

Гай с интересом взглянул на него. Этот трибун пришел в легион уже после того, как Гай уехал в Лондиний, но наверняка он не один представляет легион отца, и, значит, Гай может встретить здесь знакомых.

– Еще восемь тысяч пехотинцев из наемников – в основном батавы и тунгры, кое-кто из бригантов, служащих в регулярных войсках, и четыре конных отряда, – сообщил один из офицеров; посидев еще некоторое время у костра, он ушел к своим солдатам.

– Можно сказать, силы равные, как вы считаете? – шутливым тоном заметил Гай. В ответ кто-то рассмеялся.

– Все бы ничего, но они заняли позиции на горе.

На склонах горы, которую римляне именовали Гравпий, почти у самой вершины ледяной ветер дул еще сильнее. Британцы называли эту гору по-разному. Самое древнее и наиболее распространенное название – Старуха. Некоторые величали гору Смертоносной и Зимней Ведьмой. Сидя на склоне в ожидании рассвета, Синрик пришел к выводу, что последнее название подходит лучше всего. Дождь, поливавший долины ровными потоками, на вершине горы бесновался в бешеных порывах ветра. Казалось, с неба падает не вода, а комья грязи. Они липли к щекам, с шипением летели в огонь.

Но каледонцам, по-видимому, такая погода не мешала. Кучками сидя вокруг костров, они один за одним опустошали бурдюки с вересковым пивом, хвастаясь, как завтра они победят римлян. Синрик натянул на голову верхний край клетчатого плаща, надеясь таким образом скрыть от чужих глаз сотрясавшую его дрожь.

– Охотник, который с утра пораньше во весь голос хвастается недобытыми трофеями, к вечеру может оказаться у пустого котла, – произнес рядом чей-то спокойный голос.

Синрик обернулся и увидел Бендейджида. Он был в светлых одеждах и в темноте напоминал привидение.

– Наши воины всегда перед битвой прославляют себя. Это поднимает их боевой дух!

Он бросил взгляд на людей, сидящих у ближнего костра. Это были нованты из клана Белой Лошади, обитавшие на юго-востоке Каледонии на берегах реки Салмэз, в устье которой стоял город Лугувалий. А чуть дальше, у другого костра, пили пиво селговы, с которыми нованты враждовали испокон веков. Воины поднялись, кто-то подбросил в огонь новое полено, и Синрик увидел освещенную вспышками яркого пламени фигуру их предводителя. Вождь хохотал, закинув голову, и в его светлых глазах и рыжих волосах плясали огненные блики.

– Это наша земля, ребята, она поможет нам! Красными Плащами движет алчность, а она – плохой советчик; в наших сердцах пылает огонь свободы! Победа будет за нами!

Услышав его речь, нованты поднялись от своего костра и окружили вождя селговов, и скоро обе группы воинов слились в единую ликующую толпу.

– Он прав, – заметил Синрик. – Если Калгаку удалось сплотить даже этих заклятых врагов, мы должны победить.

Бендейджид ничего не ответил, и Синрик, хотя и внешне храбрился, почувствовал, как в душу вновь змейкой закрадывается тревога, которая не покидала его с самого вечера.

– Ты не согласен? – спросил он. – Тебе было знамение?

– Да нет, – покачал головой Бендейджид, – знамений не было. На мой взгляд, в этой схватке у нас с римлянами абсолютно равные шансы на победу, так что даже боги вряд ли решатся предсказать исход битвы. У нас есть преимущества, это верно, но Агрикола – очень грозный соперник. Калгак – великий вождь, но, если он недооценивает римского полководца, мы обречены.

Синрик тяжело вздохнул. Ему стоило немалых усилий утвердить себя в глазах всех этих воинов из северных племен, которые, даже не зная, что в нем течет кровь римлян, первое время постоянно насмехались над ним, потому что он был сыном покоренного народа. Синрик всегда держался настороже, готовый бросить вызов любому, кто попытается оскорбить его достоинство, но притворяться перед своим приемным отцом ему было незачем.

– Я слушаю, как они поют, но подпевать мне не хочется. Я пью пиво, но оно не горячит мою кровь. Отец, неужели завтра при виде мечей римлян мужество покинет меня? – В часы, подобные этим, Синрик нередко думал о том, не лучше ли было убежать куда-нибудь вместе с Дидой, когда была такая возможность.

Бендейджид взял Синрика за плечи и, повернув к себе, заглянул ему в глаза.

– Ты будешь сражаться мужественно, – горячо проговорил он. – Эти люди воюют ради славы. В них нет той ненависти к врагу, что есть в тебе. В бою отчаяние придаст тебе силы. Помни, Синрик, ты – Ворон, и сражаться завтра ты будешь не ради почестей, а для того, чтобы отомстить!

В эту ночь Гай лежал в палатке, прислушиваясь к дыханию спящих легионеров, и не понимал, почему сон не идет к нему, несмотря на то, что впервые за несколько дней у него была сухая постель и в армии он не новичок, не раз бывал в сражениях. С другой стороны, размышлял римлянин, раньше он участвовал лишь во внезапных, коротких боях, к которым специально никто не готовился и которые заканчивались, едва начавшись.

Гай пытался отвлечься от мрачных мыслей и вдруг поймал себя на том, что думает об Эйлан. По пути сюда, на север, он чаще вспоминал Юлию, представлял, с каким удовольствием она будет слушать привезенные им из командировки сплетни, армейские истории. Но он никогда не сможет заставить себя поделиться с Юлией тревожными думами, которые терзают его душу в эти ночные часы…

«Здесь столько людей, а я одинок… Я жажду склонить свою голову тебе на грудь, чувствовать, как ты обнимаешь меня… Мне одиноко, Эйлан, и я боюсь!»

Наконец Гаю все же удалось ненадолго погрузиться в беспокойную дремоту, и ему снилось, что они с Эйлан находятся в какой-то лесной хижине. Он поцеловал ее, а потом заметил, что живот у нее округлился – она носит под сердцем его ребенка.