– Через три недели я намереваюсь устроить небольшой прием… – Маллей по-дружески положил руку Гаю на плечо. – Ничего особенного, просто приглашу нескольких человек, с которыми, на мой взгляд, тебе было бы интересно познакомиться. Могу я надеяться, что ты почтишь мой дом своим присутствием? Корнелий Тацит тоже обещал прийти.

С того дня Гай по-новому взглянул на многочисленные приемы и развлечения, которые уже начали его раздражать, словно ему наконец-то удалось проникнуть за занавес, которым римское общество отгородилось от посторонних. И пусть люди, с которыми он общался, составляли лишь одну небольшую часть этого общества, и скорей всего, с ними небезопасно было водить знакомство, все же это лучше, чем умирать от скуки.

Несколько дней спустя двоюродный брат Лициния, прозванный Вороном, повел Гая на игрища. Состязания должны были состояться на новом стадионе, который Домициан строил на том самом месте, где когда-то возвышался вычурно-пышный дворец Нерона.

– А вообще-то закономерно, что стадион решили построить именно здесь, – заметил Ворон, когда они заняли свои места на трибунах, отведенных для всадников, – поскольку Нерон сам устраивал такие зрелища, о которых до него в Риме и помышлять никто не мог. Особенно когда он пытался убедить народ, что виновниками великого пожара являются члены той чудной иудейской секты… ну, ты слышал, христиане.

– И это действительно сделали они? – Гай огляделся вокруг. Они прибыли на стадион в перерыве между боями; рабы засыпали пятна крови на арене чистым песком.

– В этом городе, юноша, пожары вспыхивают сами собой; не нужно никаких диверсий, – криво усмехнулся спутник Гая. – Как ты думаешь, почему в каждом районе есть своя пожарная команда и мы все так охотно даем средства на ее содержание? Но тогда пожар случился знатный, и императору нужно было срочно найти козла отпущения, чтобы люди перестали говорить о том, что он причастен к бедствию!

Гай внимательно посмотрел на своего собеседника.

– А все ради того, чтобы выстроить новые здания, юноша, новые здания! – объяснил Ворон. – Нерон вообразил себя архитектором, а владельцы домов, которые стояли в той части города, где начался пожар, не хотели продавать свою собственность. Но огонь перекинулся и на другие районы, его долго не удавалось затушить, и императору нужно было свалить вину на кого-нибудь. Игрища он устроил тогда кошмарные – участники боев были абсолютно не обучены драться. Он выгнал на арену бедолаг, которых убивали, как ягнят.

Все-таки хорошо, что Синрик сбежал от меня, с облегчением подумал Гай. Он немало насолил Риму, и его обязательно прислали бы сюда, а Синрик не заслуживает такого позора, хотя, конечно, он далеко не ягненок – скорее уж, волк или медведь.

Взревели трубы; зрители, до отказа заполнившие стадион, заволновались в ожидании нового представления. Сердце Гая учащенно забилось. Как ни странно, обстановка на стадионе в эти минуты напоминала тревожное затишье перед сражением. Впервые он сидел в гуще многотысячной толпы, разжигающей себя в предвкушении кровавого зрелища. Но на войне обе враждующие стороны подвергаются одинаковой опасности, здесь же римляне приносили в жертву кровь других людей, а не свою собственную.

В Британии Гаю, разумеется, не раз приходилось видеть, как стравливают медведей, – подобными представлениями развлекали легионеров. Специально для игрищ в Рим завозили диких зверей, и за схватками некоторых пар наблюдать было и вправду интересно – например, бой льва с жирафом или дикого кабана с пантерой. Родственник Лициния рассказал Гаю, что однажды на арене дралась беременная свинья, которая в конце концов тут же и опоросилась в предсмертных судорогах. Но в эти послеобеденные часы все с нетерпением ждали, когда на арену выйдет самый опасный зверь – человек.

– Вот теперь мы увидим настоящее мастерство, – сказал Ворон; показательные поединки закончились, и на середину арены, поблескивая смазанными маслом телами и доспехами, торжественно прошествовала первая пара гладиаторов. – Только ради этого зрелища и стоит приходить на игрища. Когда на арену выпихивают необученных пленников или преступников, а бывает, даже женщин и детей, – это просто бессмысленная резня. А вот сейчас, к примеру, перед нами самнит [20] и ретиарий [21] … – Спутник Гая указал на первого гладиатора в наголенниках и в шлеме с султаном. Забрало опущено, в руках – короткий меч и большой прямоугольный щит. Его соперник, более легкий и подвижный, был вооружен сетью и трезубцем.

Гай, понимавший толк в воинах, следил за поединком с профессиональным интересом. Все вокруг делали ставки; зрители были возбуждены не меньше, чем сами гладиаторы. Ворон комментировал бой. И вот ретиарий, свалив с ног самнита, приставил к горлу соперника трезубец, и Гай увидел, как человек, сидящий в обтянутой пурпурной материей ложе, выставил вперед кулак большим пальцем вниз, отдавая указание добить поверженного гладиатора. Только тогда молодой римлянин сообразил, что это император.

Ретиарий вонзил трезубец в горло побежденного противника. Самнит дернулся в конвульсиях и застыл. На песок хлынула яркая кровь. Гай откинулся на спинку сиденья, облизывая пересохшие губы; в горле саднило от крика. Должно быть, он и впрямь до самозабвения был увлечен зрелищем, если даже не слышал сигнала труб, возвестивших о появлении императора. Со своего места он видел только фигуру, облаченную в отливающую золотом мантию, из-под которой алела пурпурная туника.

Вечером того же дня, по возвращении в особняк Ворона, Гай принял ванну. Потом им занялся массажист хозяина дома, и только тогда молодой римлянин почувствовал, что все мышцы ломит – так сильно они были напряжены в течение всего представления. На стадионе он даже не заметил этого.

Посещение игрищ стало для Гая своего рода разрядкой. По силе воздействия поединки гладиаторов сродни бою, в котором участвуешь сам: мир сужается до размеров крошечного пространства, на котором происходит одна-единственная схватка, и тогда забываешь обо всем на свете, перестаешь ощущать себя отдельно от всей армии. Сейчас Гаю казалось, что он наконец-то понял, почему римляне так страстно любят эти кровавые зрелища. На первый взгляд это парадоксально и бессмысленно, но ими движет та же непреодолимая могучая сила, благодаря которой римские легионы покорили полмира.

Вечер, на который был назначен прием у Маллея, выдался холодным и ветреным, но улицы, как обычно, были запружены цирюльниками, горшечниками, продавцами съестного и других товаров – каждый надеялся подзаработать хотя бы еще немного, прежде чем темнота разгонит обитателей города по домам. Слуги несли Гая в паланкине к Авентину, с трудом протискиваясь сквозь толпу. Гай с удивлением отметил, что уже почти не обращает внимания на шум. Привык он и к стуку обитых железом колес грохочущих по булыжным мостовым повозок, от чего ночью было немногим спокойнее, чем днем.

Но как только они свернули на центральную улицу, Гай услышал незнакомые звуки. Носильщики остановились, и он, отодвинув занавеску, выглянул на дорогу. По улице двигалась религиозная процессия. Гай увидел бритоголовых жрецов в белых одеяниях и женщин в вуалях. Женщины причитали; сопровождаемые свистящим стрекотом трещоток и гулким боем барабана, их жалобные крики звучали еще пронзительнее.

Гай почувствовал, что дрожит, хотя на нем была надета теплая тога. Чужое горе разбередило в его душе нечто сокровенное, глубоко упрятанное за внешним лоском и привычной самоуверенностью, которая никогда не покидала его на родной земле.

Он не понимал, о чем скорбят эти люди, но их плач отзывался в его сердце болью, как от личной утраты. Эта печальная процессия напоминала ему мистерию, посвященную Митре, когда приносят в жертву быка. Мимо прошествовала еще одна группа жрецов, за ними плавной, скользящей поступью двигались женщины. Глядя на них, Гай вспомнил жриц Лесной обители. Потом пронесли носилки, на которых под черным покрывалом возвышалась золотая скульптура коровы. В течение нескольких мгновений в ушах раздавался только барабанный бой, затем процессия стала удаляться.