Арданос молчал. Он понимал, что торопить Лианнон не следует – он и так достиг многого. Со двора доносился шелест деревьев, беседующих с ветерком, но тишину комнаты нарушало только их дыхание.

– Так кого же я должна назвать своей преемницей? – наконец спросила Лианнон.

До начала празднеств, во время которых Верховная Жрица должна была обратиться к народу от имени Великой Богини, оставалось три дня. Все эти дни Лианнон провела в уединении – отдыхала, размышляла, совершала обряды очищения. Ей прислуживала только одна жрица – ее помощница. Кейлин почти не отходила от Лианнон, и ее отнюдь не тяготило такое затворничество. Жизнь в Лесной обители порой действовала на нее угнетающе. Ведь здесь жили одни женщины, а среди женщин, даже если они – служительницы культа, время от времени неизбежны конфликты.

Но сейчас на нее нахлынули воспоминания о том времени, когда она еще не поселилась в Лесной обители. Кейлин намешала в овсяную кашу мякоть орехов, чтобы пища была более питательной, – совершая обряд очищения, Верховная Жрица не ела мяса, – затем наложила ее в резную деревянную миску и подала Лианнон.

– Зачем приходил Арданос? – Кейлин хотела, чтобы ее вопрос прозвучал бесстрастно, но помимо своей воли произнесла его с неприязнью в голосе. – Обычно он является сюда только в день праздника.

– Ты не должна так говорить об архидруиде, дитя мое. – Лианнон нахмурилась и покачала головой. – Он несет тяжкое бремя.

– Не он один, и ты тоже, – резко возразила Кейлин. – Но он своими требованиями лишь создает для тебя дополнительные трудности.

Лианнон пожала плечами, а Кейлин в очередной раз отметила, как хрупки эти плечи, на которых лежит тяжелый груз чужих надежд и страхов.

– Он делает все, что в его силах, – продолжала Верховная Жрица, словно и не слышала язвительных слов своей помощницы. – Он тревожится о том времени, когда меня не станет.

Кейлин испуганно посмотрела на нее. Существовало поверье, что жрицы, особенно Верховные Жрицы, чувствуют приближение смерти.

– Тебе было какое-то знамение? Или, может быть, он что-то видел?

Лианнон раздраженно покачала головой.

– Он говорил отвлеченно. Однако о подобных вещах следует думать заранее. Все люди смертны, и та, кому суждено занять мое место, должна начинать готовиться к этому.

Кейлин удивленно посмотрела на Лианнон, потом рассмеялась.

– Означает ли это, что ни одна из обученных жриц, и прежде всего я, не достойна стать твоей преемницей? Я не прошу объяснений. – Затем добавила: – Я знаю, ты станешь защищать его. Да и, честно говоря, мне все равно. Я живу рядом с тобой много лет и вижу, как ты мучаешься и страдаешь все эти годы. Это слишком высокая цена за право называться Верховной Жрицей. – Тем более, добавила она про себя, что Лианнон и не пользовалась данной ей властью и титул Верховной Жрицы был просто почетным званием.

Лианнон недовольно поморщилась, и Кейлин поняла, что едва не переступила грань дозволенного. Верховная Жрица относилась к ней, как к родной дочери. Она приблизила ее к себе более двадцати лет назад, когда у Кейлин начались ежемесячные кровотечения. И молодая жрица понимала, как важны для Лианнон ее иллюзии, – они помогали ей отгородиться от неприглядной действительности.

Другая женщина непременно спросила бы, чего она хочет взамен такой чести, думала Кейлин, счищая с тарелки недоеденную кашу. Губы ее криво изогнулись – она и сама не знала ответа на этот вопрос. Но сердце подсказывало молодой жрице, что служение Великой Богине – это нечто большее, чем исполнение церемониальных обрядов и обладание мучительно недостижимым могуществом.

В тайных учениях друидов рассказывалось и о том далеком времени, когда жрецы впервые ступили на берег Британии. Они приплыли с неизвестного острова, который давно погрузился в морскую пучину. Те жрецы были великими чудотворцами, и они сумели передать знания и умения своих предков будущим поколениям, не дали угаснуть древнему роду, породнившись с семьями вождей местных племен, а позднее и с иноземными народами, которые в разное время завоевывали Британию. Однако самые сведущие в таинствах древних погибли на острове Мона, унеся с собой и знания предков.

Иногда Кейлин казалось, что в Лесной обители они пытаются сохранить лишь жалкие остатки былого величия. Большинство обитательниц Вернеметона довольствовались тем малым, чему их обучили, но Кейлин время от времени овладевала странная уверенность, что существует нечто более значительное и вечное, чем их примитивное колдовство. Она не лгала Лианнон, когда сказала, что не хочет быть Жрицей Оракула. Но тогда чего же она желает?

– Пора совершать утренние молитвы. – Голос Лианнон вывел Кейлин из задумчивости. Пожилая женщина оперлась руками о стол и резко выпрямилась.

«Как же, ведь Великая Богиня запрещает дате малейшее отступление от церемонии обряда!» – размышляла про себя Кейлин, поддерживая Верховную Жрицу, когда они шли по саду, направляясь к ничем не примечательному каменному алтарю. Она помогла Лианнон опуститься перед камнем на колени, потом зажгла светильник, установленный на вершине алтаря, принесла цветы и разложила их у его подножия. Эти размеренные действия несколько успокоили ее.

– Ты приходишь к нам с зарей, и мы встречаем Тебя цветами. Прими наш дар, – тихо произнесла Лианнон, вознося к небу руки.

– Ты ослепительно сияешь в лучах рождающегося солнца и в пламени священного огня, – продолжала Кейлин.

– Ты начинаешь свое восхождение на востоке, чтобы подарить миру новую жизнь. – Голос Верховной Жрицы звучал все уверенней и громче, и Кейлин знала, что если сейчас обратит на нее свой взор, то увидит, как молодеет лицо Лианнон и ее глаза начинают лучиться красотой Дево-матери.

Но и сердце Кейлин уже наполнялось той же неземной силой.

– Там, где ступает Твоя нога, распускаются цветы; земля покрывается зеленым ковром там, где Ты проходишь… – И как бывало уже много раз, Кейлин полностью подчинилась звучавшему в ее сердце ритму и душой вознеслась в тот мир гармонии и света, где царствовала только одна Великая Богиня.

Утром того дня, когда должен был состояться праздник костров, Эйлан проснулась рано, еще до первых проблесков зари. Вместе со своими сестрами она снова спала в доме для женщин. Ложе Эйлан представляло собой деревянный каркас, обтянутый недубленой кожей и сверху покрытый шкурами и красивыми шерстяными одеялами. Оно было встроено в стену и почти упиралось в покатую соломенную крышу, так что можно было дотянуться до потолка. Когда-то Эйлан расковыряла крохотную цель в обмазанной глиной стене. Время от времени она продолжала колупать глину, так что с годами щель расширилась до небольшого отверстия, через которое можно было смотреть на улицу. Приникнув глазом к проделанной отдушине, Эйлан наблюдала, как просыпается день раннего лета.

Вздохнув, она опять легла и стала вспоминать, что ей снилось ночью. Кажется, она грезила в своих снах о празднике, а потом вдруг появился орел – она это точно помнила, – а сама она была лебедем, и, кажется, орел неожиданно тоже превратился в лебедя, и они вдвоем куда-то полетели.

Малышка Сенара еще не просыпалась. Ее клали спать к стенке, чтобы она не упала на пол. Острые коленки Сенары упирались Эйлан в бок. У противоположной стены спала Маири со своим ребенком; было решено, что она должна жить с сестрами, пока не выяснится, что случилось с ее мужем. Рядом с Эйлан на краю ложа спала Дида. Светлые распущенные волосы беспорядочными прядями лежали у нее на лице, сорочка на груди распахнулась, и Эйлан увидела на шее у Диды цепочку с кольцом Синрика.

Рея и Бендейджид еще не знали, что Дида и Синрик обручились. Эйлан испытывала неловкость от того, что должна скрывать чужую тайну. Однако они собирались объявить о своей помолвке на празднике и просить, чтобы семья начинала вести переговоры о приданом и о том, где жить молодым, а это считалось делом нелегким. Только после того как эти вопросы будут решены, Синрик и Дида смогут пожениться. Правда, у Синрика родственников нет, так что, возможно, переговоры окажутся не такими уж сложными.